Петр Великий, вступив на престол, твердо решился преобразовать наши нравы, и это намерение усилилось в нем с 1718 года, после второго путешествия в чужие края. Желание произвести этот переворот как можно скорее, сродное пылкому характеру и неутомимой деятельности монарха, не могло не встретить препятствий в полуобразованном народе, свято повиновавшемся обычаям старины. Никто не смел явно противостать воле государевой. Но большая часть коренных русских вельмож, исполняя его волю по наружности, старались удержать те обычаи родной старины, в которых они выросли, которые получили в наследство от своих отцов. Другие, в угодность ли монарху или потому, что сочувствовали его высоким помыслам и намерениям, предупреждали желания Петра, следуя во всем по начертанной им программе во вновь вводимых переменах. Сюда принадлежали особы приближенные к царю или знатные люди, отправленные в начале его царствования в чужие края, которые возвратились с желанием сблизить нас с народами просвещенными и поставить наше общество на европейскую ногу. Поэтому в частной жизни русских времени Петра I мы встречаем такую странную пестроту: борьбу старого с новым, остатки русских обычаев с примесью обыкновений голландских, французских и английских. Непринужденность в обращении уживалась с мелочным этикетом. Азиатская пышность у одних, у других благоразумная умеренность, не терпящая излишества и не знающая недостатка. Каждая семья представляла в своем быту нечто отдельное, сохраняющее свой особый оттенок.
В те времена полагали, что истинная вежливость состоит в том, чтобы хорошо накормить и напоить гостя, в какое бы время он ни пришел. Отказываться от предлагаемого хозяином угощения было неучтиво, и молодой человек, который не выпивал столько, сколько пил старший, показывал неуважение к хозяину и ко всем присутствовавшим.
Между боярами, способствовавшими Петру 1 в преобразовании русских нравов, первое место Занимает фельдмаршал Борис Петрович Шереметев. Еще в малолетстве Петра Шереметев бывал не раз за границей и живал при иностранных дворах в качестве посла русского правительства.
По окончании Азовского похода, во время которого в нем уже виден был будущий герой Полтавы, Шереметев, восхищенный устройством виденных им прежде западных государств, решился посетить их снова. В то время как Петр с топором в руках строил суда на Саардамской верфи, его ближайший боярин искал просвещения на противоположном конце Европы. Он видел Вену и пышный двор Леопольда, богатую Венецию и ее дожа во всем великолепии, величественный Рим с его развалинами и Мальту, воинственные рыцари которой приняли его в число своих собратьев. Возвратившись на родину, он первый подал пример той утонченности в нравах, того приличия, которые после старался распространить между своими соотечественниками.
Первый из русских явился Шереметев перед Петром во французском кафтане с Мальтийским крестом на груди и с осыпанной бриллиантами шпагой, подаренной ему императором Леопольдом.
Шереметев любил пышность. Но не азиатскую пышность, не ту, которая без нужды слепит глаза, распространяясь на все без разбора. Обеды его, отличавшиеся изысканностью блюд, никогда не обращались в шумные пиры. Фельдмаршал ненавидел излишество и не любил бесед, в то время обыкновенных, в которых кубки с вином играли главную роль. Сам Петр так уважал его, что никогда не принуждал пить. Во время праздников государевых Шереметев и князь Михайла Михайлович Голицын одни были освобождены от наказания, состоявшего в осушении кубка Большого орла.
Общество Бориса Петровича состояло из людей самых образованных: генерал-фельдцейхмейстера Брюса, английского посланника лорда Витворта, прусского Мардефельда и других иностранных министров и ученых, находившихся в то время в России, Молодые люди считали за честь и славу, если могли попасть в вечерние собрания фельдмаршала. Не было человека вежливее и ласковее Шереметева в обращении. Часто, разъезжая по Москве, окруженный множеством скороходов, бегунов и домовыми войсками, останавливался он на улице и выходил из кареты, чтоб подать руку старому' сослуживцу. Последние годы жизни своей посвятил он благотворительности. Он умер в 1719 году, любимый войском и народом. Петр уважал его чрезвычайно, называл его своим Баярдом и Тюренем, всегда встречал его, провожал до двери своего кабинета и поставил бы ему монумент в Невском монастыре, если б смерть не помешала государю в исполнении этого намерения.
Но никто из приближенных к особе Петра не жил великолепнее любимца его — князя Меншикова. Зная, что государь, сохранивший простоту во всем лично до него касавшегося, любил на пирах и в торжественных случаях окружать себя блеском, Ментиков в угоду монарху или по собственной склонности показывал в частной жизни пышность, соответственную высокому званию владетельного князя Ижорского и Ингерманландского. Он имел своих камергеров, камер-юнкеров и пажей. Дом его на Васильевском острове на самом берегу Невы, там, где теперь 1-й Кадетский корпус, был в тогдашнее время обширнейшим и красивейшим зданием в Петербурге.
Обои штофные и гобеленовые, подаренные Петру I в Париже, большие бронзовые часы с боем, с курантами, люстра из цветного хрусталя с золотыми и серебряными ветвями, большие венецианские зеркала в зеркальных рамах с позолоченными обручками, столы на толстых, вызолоченных ножках, с выкладками из разноцветного дерева, представлявшими всякого рода зверей и птиц, диваны и стулья, обшитые шелковыми тканями, с высокими спинками, на которых изображен был герб хозяина с княжеской короной, и персидские ковры на полу... Все эти драгоценные вещи служили украшением комнат. За домом простирался обширный сад, лучший в Петербурге после царского, с оранжереями, фруктовыми деревьями, птичниками и небольшим зверинцем. В первые годы пребывания своего в Петербурге Петр часто давал в этом доме пиры жителям столицы, на что и отпускал князю по тысяче рублей. Иногда Петр принимал в нем иностранных послов в устроенной нарочно для этого тронной зале, подле которой была гардеробная государя. Он приезжал к Меншикову запросто: перед началом аудиенции выходил из гардеробной в тронную в парадном кафтане и но окончании приема, сбросив тягостную для себя церемониальную одежду, уходил от своего любимца.
Роскошные праздники князя Меншикова более всего походили на европейские. Князь, столько способствовавший Петру I в произведенных им переменах, старался как можно более приблизиться к обычаям, которые в то время были приняты при образованнейших дворах Европы. Он знал, что этим он лучше всего угодит Петру. Гости приезжали к нему в лодках. На берегу реки, у крыльца, на лестнице и у всех дверей встречали их при звуке труб и литавр пажи, камер-юнкеры и камергеры княжеского двора, в синих мундирах, шитых золотом, в башмаках с золотыми пряжками и в цветных шелковых чулках с золотыми или серебряными стрелками.
Обеды его, приготовленные лучшими, выписанными из Парижа поварами, состояли иногда из 200 блюд и подавались на золотом сервизе. Погреба наполнены были лучшими винами. Народ толпился на улицах, чтоб посмотреть на князя, когда он в торжественные дни ехал во дворец.
В тогдашнее время многочисленная прислуга и пышность в экипажах составляли необходимость для людей хорошего тона. Барин или барыня не могли выехать из дому в санях или в карете без того, чтоб кроме слуг позади не иметь впереди себя нескольких верховых, которые днем разгоняли на улицах народ, а ночью, неся в руках длинные факелы, указывали и освещали дорогу.
Мы не будем распространяться о Шафирове, в доме которого на Петербургской стороне была обширнейшая в Петербурге зала, погреб которого заключал в себе лучшие вина. Мы опустим многочисленные воспоминания о жившем подле графе Головкине, бережливость которого обратилась в пословицу, а дочери его, по образованию, любезности и красоте, были в числе первых девиц в столице. Мы не расскажем вам ни об ученом и веселом князе Кантемире, супруга которого, урожденная княжна Трубецкая, слыла первой красавицей в Петербурге; ни о племяннице ее, милой княжне Черкасской; ни об Измайлове, посланнике нашем в Пекине в 1720 году, дом которого был весь меблирован в китайском вкyce; ни, наконец, о бароне Строганове, на роскошных пирах которого являлось до 20 девиц, игрою на арфе и пением восхищавших зрение и слух посетителей. Описание их образа жизни наскучит однообразием. Перейдем к тем общим правилам светской жизни, которые в то время соблюдались всеми лицами, составлявшими тогда высшее общество.
Пример двора, старавшегося сблизить все классы общества и распространить общественную жизнь между русскими, скоро подействовал на людей, которых гостеприимство было врожденной добродетелью. Тогда этикет не разделял еще настолько общество по состоянию, насколько он разделяет его сегодня. Пригласительных билетов не знали. Приглашали только самых знатных. Знакомые и незнакомые приходили в назначенный час, садились за стол и, покушал хлеба-соли, уходили, часто не заботясь о хозяине. Хозяин или хозяйка встречали гостей в дверях, при звуке труб и литавр, поклонами и рюмкой водки или вина. Обеды, начинавшиеся в 12 часов, были продолжительны и состояли из множества блюд.
В частных собраниях, когда съезжались одни короткие знакомые, жребий назначал даме кавалера, который должен был ее вести к столу, садиться рядом с ней и услуживать за обедом. Во время трапезы доморощенный музыкант забавлял гостей игрой на 1уоях. В торжественные дни вместо гуслей слышны были духовые инструменты. Дамы находились в одной, а кавалеры в другой комнате. В конце обеда дамам подносили сахарные закуски, мужчинам же проносили ящики с винами: венгерским, рейнским и некоторыми французскими. Начинались тосты: обыкновенно предлагал их сам хозяин. Когда случалось, что государь находился в числе пирующих, то первым тостом было всегда призвание Божией милости, а вторым благоденствие семейству Ивана Михайловича Головина, то есть флоту. Петр считал этот тост настолько важным, что обещал шуту своему португальцу д'Акосту 100 000 рублей, если бы случилось когда-нибудь пропустить этот тост. Во время пира государь уходил отдыхать и через час возвращался. После обеда гости переходили в другую комнату' к дамам, где ждали их чай, кофе и лимонад. Если общество было не многочисленно и нельзя было танцевать, призывали домашнего козака, который тешил посетителей пляской с припевом и игрой на балалайке. В другое время, когда не случалось гостей, перед которыми приходилось чиниться, садились играть. Мужчины игрывали между собой в кости, шахматы или шашки. Замужние дамы играли с некоторыми кавалерами в короли, марьяж, ломбер, ламуш или лантре. Девушки с молодыми мужчинами забавлялись игрой в фанты, в кошки-мышки, в жгуты и тому подобное.
Общество наше того времени представляло странную смесь противоположностей: совершенную непринужденность между мужчинами и самый строгий этикет в обращении с женщинами. Простое обхождение Петра служило примером для подданных. В собраниях только возраст давал право на отличие. Часто вельможа, занимавший важнейшее место в государстве, вставал перед человеком низшего звания, но покрытом сединами. Особенно старшие в семьях пользовались у младших уважением, следы которого и теперь заметны в коренных русских фамилиях: так, например, герой Финляндии князь Голицын, имея около 60 лет от роду, не смел никогда садиться при брате своем, который был несколькими годами старее.
Семейная жизнь русских бояр представляла нечто патриархальное. Родственные связи уважались гораздо более, нежели ныне. На семейный праздник все родные съезжались к дававшему его. Старший занимал почетное место. Прочие, мужчины и женщины, составив около него большой крут, ждали позволения сесть. Когда все занимали свои места, он начинал разговор, входя в обстоятельства каждой семьи. Одним давал советы, другим делал замечания — словом, распоряжался делами каждого. Никто из присутствовавших сам не мог заговаривать со старшим или обращаться к другим во время его разговоров. Все делалось по его воле, все старались о том только, чтоб ему угодить.
Несколько сот лошадей на конюшне, множество карет, колясок и колымаг в сараях и многочисленная дворня составляли принадлежность всякого дворянского дома. Между слугами некоторые пользовались отличием перед прочими. Няня заведовала всем хозяйством. Шут или дурак садился иногда за стол с господином и имел позволение говорить все, что только приходило ему на ум. Сказочник находился при барине, когда тот ложился спать. Он обязан был, сидя у ног его на постели, рассказывать каждый день что-нибудь новое до тех пор, пока господин не уснет крепким сном. За обедом слуга, отличавшийся долговременной службой в доме, имел право, стоя за стулом, вмешиваться в разговор господ своих. В большие праздники все приходили поздравлять своего господина или госпожу, которые подносили им по рюмке вина. Для обеда каждый день накрывались длинные столы, покрытые множеством разного рода блюд, если даже садилось за стол не более двух человек. Когда не было посторонних, барин, вероятно, по примеру прежних царей, которые яства со своего пира посылали на дом к подданным, которых хотели отличить, также рассылал от своей трапезы блюда, или, как их называли, подачи, няне, дворецкому, конюшему, сказочнику и другим из служителей, пользовавшихся его милостью.
Женщины не имели в то время такого влияния на общество, каким пользуются ныне. До Петра показывались они между мужчинами редко и то на несколько минут. К концу обеда входила в комнату, где сидели за столом гости мужа, нарумяненная хозяйка в кокошнике, в бархатной, обложенной соболем телогрейке и в башмаках с высокими каблуками. За нею дочери с повязками на головах, в цветных сарафанах и башмаках, таких же, как у матери. Осенив себя три раза крестом перед стоявшей в углу иконой и поклонившись гостям, они, не говоря ни слова, подносили каждому по четыре кубка: с водкой, вином, пивом и медом. Каждый гость должен был осушить кубок за здоровье красавиц и в благодарность получал от них поцелуй в щеку. Этим ограничивалось участие женщин в обществе, пока указы Петра не дали им новые права. Одетые в европейские платья, выученные танцевать и говорить по-немецки, они перестали заменять настоящий цвет лица поддельным, чернить зубы и брови. Теперь женщины радовались большей свободе. Однако, несмотря на все старания Петра I, дамы, по привычке или следуя внушению старушек, сохранили в обращении с мужчинами некоторую отстраненность, поддерживаемую господствовавшим в то время мнением. Девушка в обществе, чтоб не нарушить правил приличия, не могла вступать в разговор с незнакомым мужчиной. Если же она была к тому вынуждена, то должна была отвечать на все вопросы самым коротким образом, не более как «да-с» и «нет-с». Девушка не могла два или три раза танцевать в вечер с одним мужчиной, если он ей был по родственник. Замужние женщины пользовались большей свободой, но и эта свобода была гораздо ограниченнее нынешней.
При такой застенчивости женщины не могли иметь большого влияния на мужчин. Однако же оно существовало. Желание нравиться, врожденное всем людям, занимало тот и другой пол. Костюмы делались щеголеватее и пышнее прежнего. У женщин появились платья, шитые золотом, серебром или унизанные жемчугом. У мужчин появились цветные бархатные кафтаны с пуговицами из золота или драгоценных камней и прически de la Valliere и длинные алонжевые парики. Обращение с женщинами сделалось учтивее и деликатнее. Между мужчинами родилась услужливость к дамам, которая еще носила приметы своего младенчества. Например, в 1721 году, чтобы почтить красоту княгини Кантемир, гости, собравшись после обеда у нее в спальне, пили за ее Здоровье из вещиц, принадлежавших к ее туалету: стеклянных башмаков, сапожков и прочего.
В обществе учтивый кавалер должен был поднести дамам, которых хотел отличить, букет свежих цветов. Если на улице ехавший в карете мужчина встречался со знакомой дамой в экипаже, то обе повозки с многочисленной их свитой останавливались. Кавалер, невзирая на погоду, выходил из своего экипажа и с обнаженной головой, держа шляпу в руках, подходил к карете красавицы, чтоб иметь удовольствие приветствовать се поцелуем руки.
Таковы были обыкновения в высшем классе общества при Петре 1. В простом народе вместо с русской одеждой оставались и обычаи старины. Они также изменялись, но весьма мало и теперь еще являются наблюдателю почти в первоначальной своей простоте.
Источник: «Правила вежливости и светского этикета», Москва, 2007